Теологическая система гностицизма представляет собой внешне сложную (ведь в ее составе переплетаются этические, религиозные, мистические и социальные тематики) и внутренне стройную (это комплексная богословская структура освящается, вероятно, некоей единой интуитивной идеей; к сожалению, нынешние исследователи не могут согласованно и последовательно ее вывести) конструкцию мысли, повлиявшей в некотором смысле на христианскую кафолическую традицию. Интересно, что вместе с историческим развитием изменением христианского кафолического направления в частности и западноевропейской культуры в целом изменяется и облик типичного представителя античного «гностицизма» в представлениях и оценках носителей этой культуры. То есть «гностик» свят. Иринея совершенно не сходен с «гностиком» Бультмана или Гарнака. Теперь очень трудно понять личности руководителей «гностицизма», их духовные устремления и исходный, первоначальный смысл их писаний. В нашем распоряжении только тексты, совмещающие в себе разнородные идеи. Сопоставление теологических трактатов «гностицизма» с похожими античными литературными памятниками дает ощутить духовную и социокультурную атмосферу тех лет, удостовериться в исторической естественности «гностицизма», но не продвинет в процедуре понимания основных мыслей «гностицизма». К сожалению, в современном научном сообществе метод литературной аналитики в отношении к текстам является единственным и наилучшим. В такой ситуации следует опираться на святоотеческую толковательную традицию и частично использовать контекстуальные свидетельства памятников античной духовной культуры. В качестве типичных примеров специфического изображения гностицизма можно привести мнения современных 20 веку исследователей этого религиозно-философского направления.
Ведущие характеристики гностицизма западноевропейскими исследователями 19 – 20 веков: Гарнак, Бультман, Ферстер, Юлихер.
Для знаменитого теолога и историка догмы А. фон Гарнак характеристика гностицизма была следующей. В гностицизме проявляется острый ход процесса, начавшегося уже ранее в церкви и пережившего позднее медленное и сложное развитие в католической системе. Гностики были богословами первого века; они первые превратили христианство в систему учений догматов; они впервые подвергли предание и первобытные христианские книги систематической обработке; они взялись представить христианство абсолютной религией и поэтому противопоставляли его настойчиво всем другим религиям, даже ветхозаветной (а не одному только иудейству); но абсолютная религия, связываемая ими с Христом, сводилась для них по ее содержанию к результатам религиозной философии, нашедшей таким образом опору в откровении; они – те христиане, которые пытались завоевать быстрым приступом христианство для эллинской культуры и, наоборот, последнюю для первого; при этом они отказались от Ветхого Завета, чтобы облегчить себе заключение союза между этими двумя умственными силами. Христианство тут превращается в таинственную теософию (богооткровенную метафизику и философию истории), пропитанную духом Платона и идеями ап. Павла, сооруженную из старого материала культовой мудрости – большею частью вавилонской, – сообщаемую посредством мистерий и просветленного познания, отделенную от ветхозаветной религии и скудной веры общин смелой и отчасти верной критикой. Следовательно, мы в выдающихся гностических школах должны признать семитические космологические основы, эллинское философское мышление и признание спасения мира через Иисуса Христа. Далее, надо рассмотреть следующие три элемента: спекулятивно-философский, обрядово-мистический и дуалистически-аскетический. Сочетания, в которых эти элементы появляются, – чтобы дать соединение с Богом, очищение и божественную жизнь, – переход этических проблем в космологические, наконец, воззрение, что история человечества составляет продолжение естественной истории, а специально спасение представляет собою последний акт драмы, завязка которой покоится в самом божестве, а развитие которой составляет мир – все это присуще не одному гностицизму; это – ступень в общей эволюции, во многих отношениях родственная Филону и предвосхищающая неоплатонизм.[1]
Из грубой мифологии какой-нибудь восточной религии создавалась мифология понятий путем простого перевода конкретных образов в спекулятивные и нравственные идеи, как «бездна», «молчание», «логос», «мудрость», «жизнь» (часто сохранялись даже семитические названия). При этом и взаимное отношение и число этих понятий определялись по указаниям древнего языческого образца, но одновременно старались подкреплять все библейскими рассказами и изречениями. Так возникла философско-драматическая поэма, похожая на платоновскую, но несравненно сложнее и потому фантастичнее той. Мощные силы духовности и добра представляются попавшими в роковую связь с силами материи и зла, из которой они в конце концов освобождаются при помощи родственных сил, которые слишком возвышенны, чтобы когда-либо унизиться до тех. Незыблемое, неизменное добро – это божество со всей полнотой своих излучений; временно низведенное в материю небесное добро – это дух человеческий; возвышенная сила, освобождающая его, – это Христос. Евангелическая история не есть история Христа, а собрание аллегорических изложений великой истории Бога-мира. У Христа на деле и нет истории; Его появление в этом мире запутанности и затмения составляет Его деяние, а результаты этого деяния – познание духом самого себя. Познание это – сама жизнь. Но оно зависит от воздержания и от подчинения основанным Христом мистериям, в которые человек принимается в общение и которые таинственным образом завершают процесс очищения духа от чувственности. В этом очищении следует принимать и активное участие; поэтому воздержание – главное требование. Таким образом, христианство – спекулятивная философия, освобождающая дух («познание спасения») просвещением и освящением его и направляющая его к достойной жизни. В гностицизме нет рационалистического интереса стоицизма. Власти, дающие духу силу и жизнь, действуют в сфере сверхразумного. Туда ведет лишь учение (не точная философия), покоящееся на откровении и связанное с мистагогией. Основные пункты поэтому следующие: 1) превышающие всякую мысль, неопределимые и бесконечные свойства божественного существа (эластичность монотеизма: единое божественное представляется излучающим из себя множественность); 2) противоположная божественному существу злая (не-сущая) материя; 3) полнота божественных потенций (эонов), которые, будучи представлены то силами, то реальными идеями, то относительно самостоятельными существами, изображают в разных ступенях развитие и откровение божества и вместе с тем открывают путь к переходу от верхних сфер к нижним и к возвращению отпавших духов; 4) космос как смесь материи с божественными искрами, произошедшая от унижения последних до материи, или же от предосудительного (а в лучшем случае лишь допущенного Богом) предприятия второразрядного духа; потому-то Демиург считается злым, или посредственным, или слабым, но кающимся существом; соответственно этому самое лучшее в мире – тоска; 5) освобождение духовных элементов от их соединения с материей или выделение добра из мира чувственности при помощи Христова духа, действующего в посвящениях, в познании и в аскетизме, постепенно очищающего всем этим души и укрепляющего их к восхождению в высшие сферы. Так возникает совершенный «гностик», как отрешившийся от мира, владеющий собою дух, живущий в Боге и готовящийся к вечности. Остальные же люди – «гилики». Но есть выдающиеся учители, отличающие «гиликов» от «психиков», называя последними людей, которые живут законом и верой, для которых вера общины достаточна и необходима. Центр тяжести гностических систем находился не в меняющихся, нам недостоверно известных, деталях, но в их цели и в основных предположениях. Высшие спекуляции сообщались лишь под конец и, очевидно, не всем; о различных ступенях преподавания можно заключить из письма Птолемея к Флоре.[2]
Хотя различия между гностическим христианством и обыкновенным церковным являются отчасти неопределенными, – оба придавали особенное значение моменту познания, Евангелие было для них на пути к превращению в совершенное знание о мире, знание ставили выше веры, пользовались греческой философией, ограничивали эсхатологию и ценили строгий аскетизм. Тем не менее, нельзя забывать, что кафолическая Церковь крепко держалась фактов, установленных исповеданием крещения и эсхатологических надежд, веры в высшего Бога-Творца и единство Иисуса Христа, уважала авторитет Ветхого Завета и отвергала метафизический дуализм. Церковь проповедовала единство и равенство всего человеческого рода и, следовательно, универсальность человеческого спасения. «Экклесиа» отвергала введение новых норм, преимущественно восточных, мифологий в теологию, руководствуясь при этом древнехристианским сознанием и известным здравым смыслом. Все же церковь, побеждая гностицизм, многому у него научилась. Перечислим вкратце главные пункты, о которых шел спор. Следующие положения оказали позитивное воздействие на кафолическую церковь. Христианство, единственная верная и абсолютная религия заключает в себе законченную систему учения. Это учение, как таковое, содержит таинственные силы, сообщение которых связано с посвящением (мистерией). Носитель откровения – Христос, но только Христос, и только воплотившийся в Иисусе Христе (не ветхозаветный). Появление Его и есть спасение, а вероучение есть возвещение о спасении и о его условиях. Христианское учение выводится из критически обработанного апостольского предания; последнее содержится в апостольских книгах и в оставленном апостолами тайном учении; как явное учение, оно сосредоточено в «правилах веры», как тайное, оно передается из поколения в поколение призванными учителями. Грамоты откровения (апостольские книги) должны быть истолкованы при помощи аллегории, в видах извлечения тайного смысла.[3]
Но в других доктринальных воззрениях гностических сект было много положений, неприемлемых для кафолической Церкви. Гностики устанавливали разницу между высшим Богом и творцом мира и вытекающее отсюда противопоставление спасения и творения, то есть отделение посредника откровения от посредника творения. Отделяли высшего Бога от Бога Ветхого завета, поэтому отвергали яхвизм как не содержащий откровений высшего Бога. Ввели учение о самобытности и вечности материи. У гностиков бытовало утверждение, что существующий мир ведет свое начало от грехопадения или от предприятия, враждебного божеству, и поэтому он – произведение злого или посредственного существа. Исповедовали учение о том, что зло присуще материи, следовательно, представляет собой физическую силу и отвержение свободы. Распространена была идея о том, что в Иисусе Христе непременно следует различать небесного эона (эоны – реальные силы и небесные существа, в которых разветвляется абсолютность божества) Христа и человеческий образ его и каждой отдельной природе следует приписать самобытную деятельность. Дело в том, что гностики усматривали спасение в его личности, но свели эту личность к физическому существу; так образовалась теория докетизма. Некоторые из гностиков вообще не допускали действительного соединения между Христом и человеком Иисусом, которого они считали настоящим человеком (человек Иисус послужил лишь на время совершенно безразличным базисом для эона Христа, этот же эон отделился от Иисуса еще до распятия). Любопытно воззрение гностиков о преобразовании экклесии (что небесная церковь считалась эоном, не было новшеством) в собрание пневматиков, которым одним уготовано высшее блаженство, между тем как гиликам суждено погибнуть, а психики за свою простую веру удостоятся лишь низшего блаженства. Гностикам отвергалась вся древнехристианская эсхатология и особенно второе пришествие Христа и воскресение плоти (от будущего следует ожидать лишь освобождения духа от чувственной оболочки, между тем как познавший себя и уверенный в Боге дух обладает бессмертием и ждет лишь перехода в плерому). И, наконец, дуалистическая этика (строгий аскетизм), превращалась там и сям в либертинизм.[4]
Для Бультмана «гностический миф»[5] в различных вариантах повествует о судьбе души. Он рассказывает о рождении души в небесном мире света, о ее трагическом падении, ее бездомности на земле и заключении в темнице тела, о ее освобождении и окончательном возвращении в мир света. Душа – то есть, на языке гнозиса, подлинная внутренняя сущность человека, его самость – это частица, осколок, искра небесного светоносного существа (первочеловека), оказавшегося в начале времен во власти демонических сил (каким образом, в разных мифах рассказывается по-разному). Демоны разорвали, расчленили небесного первочеловека, а световые элементы использовали как своего рода связующие магнетические силы, с помощью которых из хаоса мрака создали этот мир – подражание строению мира света, на который они взирают, исполненные зависти. Если отнять у них эти световые элементы, то их искусственный мир – то есть наш мир, космос – вновь погрузится в хаос. Поэтому демоны бдительно следят за украденными искрами света. Естественно, наибольшую ценность для них представляют те искры, которые заключены в людях, как их глубочайшее внутреннее Я. Демоны пытаются их отупить, опоить, усыпить, чтобы заставить забыть небесную родину. С одними это им удается, однако другие сохраняют бодрствующее сознание того, что земля для них чужбина, а тело – темница, и томятся жаждой освобождения. Верховное божество сжалилось над плененными искрами света и послало для их избавления небесный образ – своего Сына, облаченного в земное тело, дабы не быть узнанным демонами. Он призывает к себе своих, будит спящих, напоминает им о небесной родине и учит, как вернуться назад. В первую очередь он передает им священные формулы: их необходимо знать, чтобы, возносясь, беспрепятственно миновать планетные сферы – сторожевые пункты демонических космических сил. В своих речах спаситель раскрывает себя как Посланец Бога: «Я есмь пастырь», «Я есмь истина», и т.п. Исполнив свое дело, он вновь поднимается ввысь и таким образом прокладывает путь, по которому за ним последуют верные после смерти, когда их души, искры света, освободятся из темницы тела. Дело спасителя – собирание искр света; он положил ему начало. А довершено оно будет тогда, когда все искры освободятся и вознесутся на небо, чтобы вновь соединиться в световом теле небесного человека, падшего, плененного и расчлененного в начале времен. Но когда это произойдет, этому миру придет конец: он вновь погрузится в хаос. Мрак будет предоставлен самому себе и тем свершит свой суд.[6]
Миф отражает определенное понимание существования человека, его присутствия в мире. Здесь раскрывается радикальная инаковость человеческого Я по отношению ко всему мирскому бытию, в противоположность эллинскому самопониманию, – радикальная инаковость, а вместе с ней и одиночество человека в мире. Мир для него – не только чужбина, но темница, мрачное и зловонное подземелье, в которое он ввергнут безо всякой вины и до всякого выбора. Именно такое понимание выражено в идее предсуществования человеческого Я.[7] В этом одиночестве человека охватывает пронзительный ужас – ужас перед необозримым мировым пространством, перед неумолимым временем, перед суетностью и коварством мира, – иначе говоря, ужас перед действующими в мире демоническими силами, которые преследуют человека, хотят сделать его чужим самому себе. Но прежде всего это ужас перед самим собой. Человек чувствует себя игрушкой демонических сил, будучи лишен собственного внутреннего Я и власти над собой. Его собственная душевная жизнь, порывы его стремлений и вожделений воспринимаются им как что-то чужое. Всё это чрезвычайно далеко от представления об идеальной личности. Телесно-чувственная жизнь уже не является той материей, посредством которой дух получает форму. Нет, она враждебна самому человеку. И душевная жизнь тоже враждебна ему постольку, поскольку имеет над ним власть, насилует его. «Бездна самости таит в своей собственной тьме силы, которые вновь и вновь вздымаются из нее».[8] От витальных стремлений и вожделений невозможно перейти к духовно-разумной жизни, потому что все конкретные жизненные движения как бы отравлены, заражены демонической силой, и человек вынужден отличать свое подлинное Я не только от тела и телесных ощущений, но и от души. Отсюда трихотомический характер антропологии в гнозисе: она различает тело, душу и самость. Причем самость может обозначаться по-разному. В грекоязычном гнозисе самость именуется «пневма», «духом», – но в ином смысле, нежели дух или ум в классической Греции. Понятие «психикос», «душевный», обесценивается, и в таком обесцененном виде появляется в Новом Завете.[9] Но что именно представляет собой подлинное Я человека, его самость, – об этом ничего не говорится позитивно, только негативно. Как предсуществующая искра небесного света, она есть чисто трансцендентная величина, постулируемая страстным желанием и верой. Вложить в эту трансцендентность позитивное содержание гнозису не удалось. Отрекшись от греческого понимания духа (и связанного с ним понимания трансцендентности), гнозис по-прежнему представляет самость в категориях субстанции (искра света), а судьбу человеческого Я осмысляет в категориях природного события. Это выявляется в сопоставлении с христианским пониманием. Христианство тоже отрекается от эллинского понятия о духе и отвечающего ему понимания трансцендентности, осмысляя глубинную суть человека в ее радикальной инаковости по отношению ко всему, что принадлежит к этому миру. Но ее трансцендентность понимается как вечное будущее: мое подлинное Я всегда находится впереди меня и проявляется всякий раз, когда я принимаю решение относительно своих действий или восприятий.[10]
Человеческое Я больше не может рассматриваться как частный случай общего и найти успокоение в переходе от части к целому. Целое насильственно подчиняет себе единичное. Но это значит, что понимание мира, по сравнению с греческим пониманием, претерпело радикальное изменение. Формально в гнозисе, сложившемся на греческой почве, могло сохраняться эллинское представление о космосе как о гармонически устроенном, законосообразно упорядоченном единстве. Но даже такой мир теперь решительно отвергался. Сама его законосообразность внушает страх, сама гармоничность подобна темнице![11]Когда-то греки взирали на лучистое сияние звезд и на их размеренный ход с благоговением: светила считались зримыми образами божественных существ и сил. Теперь они превратились в сатанинские силы, удерживающие в плену искры небесного света. Разрыв между миром и Богом свершился окончательно. Трансцендентность Бога мыслится радикально. Отныне Бог недоступен никакому определению; его трансцендентность есть чистое отрицание[12]: Бог не есть мир, а мир лишен всякой божественности. Здесь до предела заострено то характерное для поздней античности отношение к миру, которому суждено было сыграть важнейшую роль в будущем: после отмирания мифологической интерпретации мира он предстает в своей «чистой и безразличной вещественности», как объект абсолютно профанного научного наблюдения и технизации, в то время как для классической древности теология и физика составляли единство.[13] Каким образом трансцендентный, мыслимый как чистое отрицание здешнего мира, потусторонний мир оказывается значимым для человека? Как может он быть чем-то большим, чем критическая мера посюстороннего; как может он быть объектом страстного стремления? Каким образом Бог, определяемый просто как противоположность мира, оказывает воздействие на жизнь конкретного человека? И как подлинное Я, будучи простым отрицанием эмпирически-душевного Я, овладевает самим собой, приходит к самому себе? Говоря мифологическим языком, как может плененная искра небесного света получить свободу?[14]
Освобождение возможно только как спасение. Человек освобождается из темницы через освобождение от самого себя. Спасение никоим образом не может совершиться силами самого человека, наподобие самовоспитания или внутреннего переворота. Оно также в принципе не может быть явлено в этом мире, как нечто происходящее или происшедшее с человеком, потому что в земной жизни проявляются только телесно-душевные свойства. Спасение – чисто эсхатологическое событие: отрыв, отторжение, отсечение подлинного Я от тела и души. Оно предстает в качестве реализуемого только в мифе, как разделение элементов, составляющих человека, после его смерти. Оставив тело и душу, подлинное Я, то есть предсуществующая искра, возвращается на родину, в небесный мир света. Как само существование подлинного Я, так и его спасение составляют предмет веры. Гарантией спасения выступает только слово провозвестия. И это понимание отвечает тому основному воззрению, что спасение приходит как весть из другого мира, как «призыв», принесенный посланцем мира света. По существу, потустороннее может присутствовать в нынешней жизни человека только в провозвестии; «призыв» извне – единственный способ, каким внемирное осуществляется в посюстороннем. На немифологическом языке это означает следующее: осознание своей внемирности есть для человеческого Я также осознание своего абсолютного превосходства над миром. Открытие самого себя интерпретируется как откровение, дошедшее из потустороннего мира; пробуждение самосознания понимается как «призванность». Таким образом, подлинным гностическим существованием будет вера в истинность «призвания», которая приходит к каждому человеку через традицию. Вера в провозвестие, которая вкупе с космологическим учением является одновременно призывом к покаянию, то есть призывом пробудиться от сна и освободиться от всего здешнего. Вера, в которой заключена надежда на эсхатологическое освобождение и вознесение души.[15]
Фактически гностики объединялись в мистериальные общины, где не только передавались формулы, необходимые внутреннему Я при вознесении, но и практиковались таинства (омовения и священные трапезы) как средства очищения и укрепления духовной сущности. Несомненное присутствие потустороннего в жизни общины проявлялось также в соблюдении определенных аскетических правил и очистительных обрядов. В этом, по существу, была некоторая непоследовательность. Естественно, мы не можем установить, в какой мере основная идея гнозиса сохраняла свою чистоту, а в какой жизнь гностиков была проникнута магической практикой. Столь же трудно выяснить, насколько чудесные деяния, а также чудесный аромат или сияние считались у гностиков знаками превосходства над миром – знаками, которые позднее имели такое большое значение в монашеской мистике. Наряду с этим превосходство над миром могло выражаться в крайней распущенности, не признававшей никаких нравственных ограничений. Во всяком случае, типичными являются следующие утверждения в том, что касается гностиков. Во-первых, это несовпадение внутренней сущности гностика и его зримого облика: то, как он видится со стороны, подобно живописному изображению, но это вовсе не сам гностик.[16] Во-вторых, абсолютное равнодушие гностика к любым мирским делам и претерпеваниям. Именно оно служит источником крайней распущенности: освобожденное Я гностика не может быть затронуто ничем; оно больше не нуждается в каком бы то ни было воздержании, так как стало безгрешным. В любом случае поступки не оказывают никакого действия: они не влияют ни на облик мира, ни на облик личности, ни на достижение счастья как состояния души. Поведение может иметь только негативный характер – как воздержание (пищевые ограничения, очищение, воздержание от сна и тому подобное). Но само по себе воздержание (в той мере, в какой оно не является простым следствием страха перед ритуальной нечистотой) лишь демонстрирует размирщенность пневматиков. Что касается гностических «добродетелей», они представляют собой уже не способности к определенному действию, а определенные способы поведения, имеющие аскетический, очистительный или демонстративный характер. Община, к которой принадлежит гностик, естественно, отличается и от народной общины, и от полиса, и от космополитии. С одной стороны, предполагается, что человечество едино: ведь все люди по существу носят в себе частицу света, и потому проповедь пробуждения и обращения адресована всем. С другой стороны, фактически люди разделяются на две группы – пневматиков (духовных людей) и гиликов (материальных людей). Различение проводится в зависимости оттого, жива ли в человеке пневма, частица света или нет. Общность, которая реализуется в общине пневматиков, по своему характеру не является природной или политической общностью. Ее основанием служит исключительно внемирная реальность – постольку, поскольку к ней причастны все члены общины. Таким образом, гностическая община отрекается как от всех действующих в мире различий, так и от всех мирских связей. По своей сути она невидима; вернее, видима только вере. Она не имеет цели реализовать в мире образ совместной жизни; ее смысл – в прямо противоположном стремлении к размирщению, избавлению от мира. Но по существу гностик не нуждается ни в культе, ни в общине. Следует также отметить, что в гностицизме развивается индивидуалистическая мистика, где освобождение и вознесение внутреннего Я предвосхищается в медитации и в экстазе.[17] Гнозис как познание ситуации человека, трансцендентности внутренней человеческой сущности и Бога, становится познанием через богосозерцание. Речь идет о том, чтобы конкретное человеческое Я получило опыт – негативный опыт – такого созерцания. Но это стремление непоследовательно и противоречиво само по себе, потому что всякий опыт может быть только внутримирным.[18]
Для А. Юлихера гностицизм был союзником, навязавшимся во II веке христианству и серьезно угрожавшим его существованию. В старых списках еретиков перечисляется большее количество лжеучителей-гностиков, чем известное нам для того же времени число учителей, признанных церковью; это свидетельствует, каким живым элементом были гностики и какое значение они придавали литературной пропаганде. Но все эти списки заблуждаются, и это заблуждение до сих пор еще не искоренилось окончательно; они рассматривают гностику просто как ересь, т. е. вырождение христианства, а между тем гностицизм вырос не на христианской почве, а существовал уже задолго до христианства. Религия мандеев, довольно хорошо известная нам по ее священным памятникам, была язычески гностической. Язычники-офиты существовали наряду с христианами наассенцами еще до времени Оригена. Даже иудейская религия, мало благоприятная гностике, была успешно втянута, как это показывает элькасаитизм, в соприкосновение с ней. Многочисленные следы гностических разветвлений затеряны для нас в истории религии тех столетий, столь скудных источниками. Однако та ожесточенность, с которой церкви приходилось бороться с гностицизмом, заставляет нас заключить, что христианство имело для гностицизма притягательную силу не только потому, что являлось самым новым и способным к дальнейшему развитию учением. Невозможно дать одно всеобъемлющее определение гностицизма: слишком уж часто произвольно применялось к самым разнообразным учениям имя, которым себя называла лишь часть «гностиков». Центральных гностических теорий не существует. Всем истинным гностикам обще лишь то, что они хотят достичь цели религии – освобождения духа от материи – путем сообщения тайной науки, в которой первое место занимают космогонические умозрения, а второе – указания способа ускорения процесса обожествления человека. Христианские гностики, в особенности, отнюдь не считают себя философами религии и не рассчитывают убеждать разумностью или логичностью своего хода мыслей. Они хотят быть апостолами и пророками богооткровенной мудрости, которую они, смотря по личному вкусу, черпают то у современных им экстатиков, то у малоизвестных апостольских учеников, а то из старинной, до тех пор облеченной тайной литературы. Почти повсюду мы встречаем значительную примесь вавилоно-персидских представлений, которые в культах-мистериях этой блестящей эпохи религиозного синкретизма вступили в своеобразные сочетания с эллинскими идеями. Сообразно с этим основой мировоззрения является резкий дуализм, плохо прикрытый политеистическими узорами, рассматривающий дух и материю, Бога и мир как абсолютные противоположности и считающий дело спасения исключительно естественным процессом, не требующим взаимодействия нравственных сил, а людей – пассивными зрителями игры тех сил, которые движут мир.[19]
Интересно суждение Б. Ферстера в его обширном и весьма ценном собрании гностических текстов. Он устанавливает следующие пять существенных признаков гностицизма. Первый признак – это непримиримый антагонизм между миром и Богом. Второй признак – это божественный характер самого «я», ощущаемого в себе гностиком. Этот признак ближе к исторической реальности. Но чтобы такой признак стал действительно существенным, его мало называть только «духом», «душой» или даже каким-нибудь «я». У гностиков здесь существенно ощущение личности как чего-то несводимого не только на вещи или на тела, но даже и на «душу» или «дух». Кроме того, полноценная личность существует только там, где она схватывает и свое собственное тело, хотя тело это является уже другой субстанцией. Но у гностиков личность переживается так, что она не нуждается в теле. И в то время как христиане учили о богочеловечестве Христа, гностики понимали Христа только пневматически, то есть только умозрительно; а тело, как и вообще вся материя, по мнению гностиков, несущественно и погибает целиком ввиду своего природного несовершенства. В качестве третьего признака гностицизма В. Ферстер указывает на падение человеческого «я» в несовершенный чувственный мир, от которого оно никак не может освободиться. Этот признак, пожалуй, еще ближе к существу дела, поскольку для гностицизма весьма характерно острейшее чувство пленности человеческого «я» в чувственном мире и порыв сбросить с себя основы своего телесного существования. Этот признак, несомненно, очень важен; однако не надо забывать, что и все языческое пифагорейство тоже трактует невыносимую плененность человеческого «я», тоже считает тело могилой духа и тоже стремится вырваться в другой, блаженный и свободный мир. Четвертый признак гностицизма – это то, что только божественный «призыв» из мира света разрешает узы пленения. Гностик действительно чувствует этот «призыв». Дело здесь в абсолютной личности, то есть в Христе. Вот такой богочеловеческой личности как раз и не знали языческие философы, а когда узнавали о ней от христиан, то всякое богочеловечество отвергали как атеизм. Наконец, пятый признак гностицизма, по В. Ферстеру, гласит, что только в конце мира божественный элемент в человеке возвращается к себе на родину. И, пожалуй, В. Ферстер подходит здесь ближе всего к существу гностицизма, хотя и здесь о конце мира, согласно гностикам, необходимо говорить в первую очередь в связи с теорией спасения человеческой личности.[20]
Интерпретация гностицизма с точки зрения отечественной церковно-исторической школы.
В общей характеристике гностицизма М. Э. Поснова выражены следующие суждения. Гностицизм есть явление синкретическое. Синкретизм представлял собой соединение культур, смешение элементов восточного миросозерцания – преимущественно миросозерцания – с западным, философским, начавшееся приблизительно с времени Александра Македонского. Гностицизм знаменует решительно религиозное направление в синкретическом течении, сосредоточившемся около вопроса об избавлении человеческой души от страданий и окружающего зла. За решение указанного вопроса принялись лучшие представители античного мира и создали чрезвычайно сложную «религию», привнося в нее все самое ценное, чем владел только языческий мир – и науку, и теософию, и мистику, и магию, и теургию. Зародившись предположительно за век до рождества Христова, на развалинах Ассиро-Вавилонии, в этой стране магов, «волхвов с востока», гностицизм медленно двинулся на запад и северо-запад, принимая окраску тех религий и стран, через которые он проходил. Главными этапами его на востоке были Самария и Сирия; на западе Александрия и Рим. Встретившись с христианством на востоке, впервые в самарии, гностицизм должен был признать в нем «абсолютную религию», преследующую с ним одну и туже цель – спасение человеческой души. Он хотел привлечь христианство в качестве союзника, низведя его на самом деле на служебную роль помощника. Христианство в глазах гностиков представляло драгоценный камень, нуждающийся в шлифовке и в соответствующей оправе. Источники и вообще основания веры христианства подвергались перетолкованию и переделке со стороны гностицизма. Получилось «христианство» значительно дополненное из языческой теософии и мистерий, и представленное в научном виде.[21]
Интерпретация гностицизма известнейшего православного богослова протоиерея о. Александра Меня звучит следующим образом. Основы гностического миросозерцания можно определить лишь в самых общих чертах. Разноголосица источников, усложненный символизм и стремление к эзотеризму не позволяют вычленить единую стройную концепцию. Гностицизм – это, безусловно, «религия спасения». Теология ее колеблется между пантеизмом и дуализмом, но в основе своей монистична. Превыше всего мыслится непознаваемое сокровенное Божество. Оно порождает сложную иерархию духовных сил (эонов), которые по мере удаления от Божества все более приближаются к хаосу и небытию. Одна из иерархий, Мировая Душа (Ахамот, София), соблазненная своеволием, оказывается в плену материи. Материальное ее состояние есть низшее, полное страданий. Таким образом, «мир произошел из-за ошибки» (Евангелие от Филиппа, 99). Страдающая Душа мира страдает в каждом человеке. Единственная возможность спасения для нее – это познать свое небесное происхождение и освободиться от уз материи. Это вполне совпадает с доктриной древнеиндийской философии об «авидье»(на санскрите, буквально – отсутствие знания), которое препятствует человеку постичь свое тождество с Абсолютом. Для спасения Души мира на землю был послан один из эонов, Христос, Который, соединившись с человеком Иисусом, открыл избранным и посвященным людям тайну истинного познания (гнозиса). До него иудейским народом правил один из эонов Демиург(Создатель). Он был существом ограниченным и низшим в сравнении с самыми высокими эонами. По одной версии, он ожесточенно воспротивился Спасителю, и по его наущению враги распяли Пришедшего. Но в момент распятия Христос покинул Иисуса и восторжествовал над силами тьмы. По другой версии, Демиург, подобно Симеону Богоприимцу, радостно встретил Христа, признал свое неведение и уступил Ему свое место. Телесность Иисуса Христа была иллюзорной (докетизм), поэтому и страдания Его были иллюзорными. Понять истину, открытую Иисусом, могут только люди «духовные», «плотским» это не дано. «Духовные» должны путем экстатического созерцания обрести покой в Едином. В связи с этой концепцией стоит почитание в некоторых гностических течениях врагов Демиурга – Каина и Змея. Сотериология гностических писаний имеет два оттенка. У Василида конечная цель спасения – это полное растворение в Едином, «великое неведение» бессознательного, у Валентина – полнота света и радости вернувшейся к Отцу Души. Материя и те, кто были ее рабами, исчезнут. Останутся только «духовные», пребывающие отныне в «полном покое». Для гностиков христианство – высшая абсолютная религия, но в их собственном истолковании. От Христа, учили гностики, люди узнали, что они могут открыть свою единоприродность с Богом. Творец, о Котором говорится в Ветхом Завете, не мог дать истинного знания в силу Своей якобы ограниченной природы. Но Он не рассматривается как начало злое. Таким путем гностики пытались решить проблему соотношения двух Заветов. Темным полюсом для них была материя, что вело к крайнему спиритуализму и аскетизму (а иногда к имморализму). Только Маркион со всей определенностью характеризовал Бога Ветхого Завета как жестокого и злого. В целом вся эта доктрина с ее призывом искать истину только в самоуглублении, с ее отказом от активного нравственного служения, с ее языческой христологией, пантеистической сотериологией, отрывом Ветхого Завета от Нового Завета, учением о материи как о зле в корне противоречила основам христианства. Отцы Церкви противостояли влиянию гностицизма, который был особенно опасен тем, что развивался внутри Церкви, прикрываясь христианской фразеологией (сам термин «гностик» у церковных учителей того времени имел и положительный оттенок, напр., у Климента Александрийского, Оригена).[22]
Важно отметить некоторые черты, которые нам показались характерными для большинства гностических систем философу-востоковеду Е. А. Торчинову.[23] 1) Установка на принципиальный эзотеризм. Все люди делятся на «телесных», «душевных» и «духовных». Из них только последним доступны тайны гнозиса – внешнего и подлинного мистического познания. 2) Весь видимый материальный мир – зло. Это темница духа, порабощенных материей и аффектами частиц божественного света. Освобождение из темницы мира достигается через причастность к божественному знанию и через постижение природы собственного духа как частицы единственно истинного Бога – Абсолюта, Отца Нерожденного. 3) Чувственный мир есть результат трагической ошибки, трагедии в Абсолюте или вторжения сил мрака в миры Света. Отец Нерожденный, самообнаруживаясь, являет себя в особых сущностях, образующих пары. Завершенность этих сущностей образует божественную полноту. Гордыня или ошибка одной из этих сущностей приводит к нарушению этой полноты, ее отпадению и к началу космогенеза, в результате чего создается множество несовершенных миров. Низший из них – наш материальный. 4) Мифологизм языка описания. Например, Всевышний Бог может персонифицироваться в мистической фигуре Божественного Адама, космического Первочеловека. 5) Представление о спасении как о полном избавлении от материальности и об уходе из чувственного космоса. 6) Спасение достигается через практику аскетизма, преодоление всех привязанностей и влечений и достижение бесстрастия. Гностики занимались практикой заклинаний, участвовали в мистических ритуалах и склонны были к смешению эллинистических и христианских образов, ценя в них некое архетипическое единство. 7) Ведущее настроение гностицизма – чувство жизненной разорванности человека, его затерянности в злом и чуждом материальном мире, бесконечной далекости от Отца Нерожденного. Разумеется, схема эта весьма приблизительная, отнюдь не полная и чрезвычайно обобщенная, особенно в нашем кратком переложении. В том или ином направлении гностицизма «усиливается» или «ослабляется» тот или иной ее пункт. Схема каждого направления, помимо того, оснащается теми или иными подробностями, присущими только ей. Многие «сущности», включая даже самые высшие, носят разные имена от схемы к схеме. Бывает и так, что одно и то же название «сущности» занимает разное положение в иерархии сущностей. Только Адам фигурирует, кажется, довольно универсально.[24]
Попытался дать специфику гностицизма, не придавая ему одностороннего характера, знаменитый историк философии А. Ф. Лосев. Имеются две идеи, без которых исчезает всякая специфика гностицизма. Одна идея – это исповедание абсолютной личности, или персонализм. И другая идея – это весьма сильная сниженность этого персонализма, вплоть до фактической ограниченности человеческой личности, включая почти бытовую драматургию. В самом деле, при всей неопределенности и при всех шатаниях гностических тенденций всегда и везде неизменно чувствуется этот абсолютный персонализм, которого не знала никакая античность. Однако гностицизм проявляет в этой области совершенно неожиданные тенденции. Бог трактуется здесь как личность. И, тем не менее, эта абсолютная личность вдруг почему-то начинает действовать совершенно по-человечески, со всеми недостатками, ошибками, драматизмом и трагизмом и даже со всеми преступлениями, свойственными ограниченному природному человеку. Производит потрясающее впечатление роль Софии. С одной стороны, она трактовалась как завершение божественной сущности, как сам Бог. А с другой стороны, фактическое поведение этой Софии таково, что оно может трактоваться как некая беллетристическая повесть, как некоторого рода космическая трагедия и как роман обыкновенной человеческой литературы. В результате здесь мы получаем уже не просто персонализм, но какой-то уже космологический персонализм, то есть такое учение об абсолютной личности, которое приписывает ей любые несовершенства материального космоса и любые романтические приключения, происходящие в человечестве внутри такого чувственно-материального космоса. Этот существенно сниженный, вполне натуралистический персонализм налагал совершенно неожиданный отпечаток решительно на все его отдельные стороны.[25] Коснемся теперь некоторых деталей, например, пневматологии. В гностицизмеявлена абсолютная личность, а трактуется весьма относительно. Здесь гносис выдвигался на первый план. Такая познавательность была совершенно необходима потому, что иначе пришлось бы расстаться с разными чисто человеческими чертами при характеристике абсолюта. Приведем один разительный и небывало оригинальный пример. Абсолютная личность, являясь в человеке, должна была, оставаясь абсолютом, обязательно превратиться и в человека. Поэтому ортодоксальное христианство никогда не мыслило себя без догмата о богочеловечестве Христа. У гностиков богочеловеческий Христос, существует только в самом же Боге, то есть еще до всякого мира. Оказывается, что это не был сам богочеловек Христос, а был самый обыкновенный смертный человек Иисус. Предвечный Христос наставлял его для проповеди нового учения и после его смерти явился ученикам, но не физически, а духовно, то есть гностически. Тот Христос, который воскрес и вознесся на небо, вовсе не был физически человеком, то есть физически богочеловеком, а был таковым только гностически. И нам представляется, что в этом учении о различии между Христом и Иисусом сказалась как раз вся специфика гностицизма. Поэтому необходимо говорить не просто об общехристианском персонализме у гностиков, но о персонализме сниженном, относительном, а именно натуралистическом. Христос здесь богочеловек, но предвечный, а не земной. Христианская ортодоксия представлялась гностикам чем-то чересчур материалистичным и демократичным, поскольку гностики учили о спасении далеко не всех людей, но только избранных, а именно умозрительных пневматиков. Наконец, для характеристики специфической сущности гностицизма, – приведем еще следующий, третий пример, – весьма характерно снижение роли девы Марии, которое можно находить в гностических текстах. Как и в ортодоксальном христианстве, дева Мария зачинает Христа от Духа Святого. Однако оказывается, что это зачатие и это рождение – только пневматическое, умозрительное. В гностических текстах можно найти такое пояснение, что Дух Святой и Христос проходят через деву Марию, как вода проходит через трубу.[26] Но если такова была пневматология гностиков, то соответствующим образом строилась и их онтология.
Из всего предыдущего ясно, что онтологическим коррелятом учения о пневме мог быть у гностиков только персонализм, то есть учение об абсолютной личности, но персонализм, сниженного, лишь умозрительного характера. Если гностическое божество само совершает ошибки и эти ошибки – роковые, то возникает соблазн понимать онтологическое учение гностиков просто как пантеизм. У гностиков получалось так, что все пантеистические несовершенства не есть простая констатация фактических несовершенств мировой действительности, но результат роковых ошибок божества. Ввиду напряженного переживания разрыва с божественным и вечным, переживания, доходившего до болезненных форм и даже до беллетристических самовыражений, многие исследователи объявляли гностицизм просто дуализмом и даже приводили для этого в многочисленные восточные представления, якобы определившие собою всю сущность гностического учения. В целом понимать гностицизм дуалистически – неправильно. Для восточного дуализма разрыв материального и идеального опять-таки вполне естествен. Для гностиков дуализм – это противоестественный разрыв идеального и материального, недопустимый, ужасающий и обязательно требующий своего преодоления, и преодоления окончательного, свершающегося раз и навсегда. И это опять-таки потому, что у гностиков был весьма силен опыт личности, а личность всегда единственна, всегда неповторима, всегда непримирима в отношении своих несовершенств. Личность никогда не может забыть, что она есть именно она, а не что-нибудь другое; и если она становится чем-нибудь другим, то для нее начинается нестерпимый разрыв с самой собой, мучительная трагедия самоотчуждения и ничем не преодолимая страсть к самовосстановлению. Поэтому останавливаться на одном дуализме в характеристике гностического учения – это значит, повторяем, совершенно игнорировать всю историческую специфику гностицизма.
Таким образом, гностицизм не имеет ничего общего ни с пантеизмом, ни с метафизическим дуализмом, ни с христианской ортодоксией. Его персонализм вполне оригинален.
Выше мы рассмотрели учение гностиков о знании и соответствующее учение их о бытии. Необходимо сформулировать еще и такие особенности гностицизма, в которых пневматология и персонализм сливались бы в одно целое. Мы позволили себе назвать это целое оккультизмом. Нам представляется, что оккультизм – это чрезвычайно интенсивная и упорная особенность гностического учения, которую тоже необходимо относить к его специфике. Оккультизм – это: 1) общехристианское и вполне ортодоксальное учение об откровении, специализированное в отношении экстатической и вообще восторженной гносеологии; 2) преувеличенное использование гностиками в христианском вероучении пневматических моментов; 3) связанный с натуралистическим персонализмом символизм и аллегоризм; 4) весьма преувеличенное человечески-бытовое снижение абсолютной личности, которая тут же оказывалась небывалым преувеличением и даже обожествлением человеческой личности, создававшим почву для весьма гордой самооценки и для того, что ортодоксия трактовала как отсутствие смирения и 5) тщательно скрываемая от общих взоров магически-мистериальная практика. В таком виде, как нам кажется, гностический оккультизм не может быть опровергаем как самая настоящая реальность определенного исторического развития античного мира.[27] Формально сотериология как учение о спасении относится не только к философии гностиков, но и к ортодоксальному христианству. Но источники в самой резкой форме свидетельствуют о том, что сотериологическая проблема особенно глубоко волновала тогдашних гностиков. Конечно, общехристианская противоположность язычеству сказывалась здесь очень сильно, и это – опять-таки благодаря интенсивному опыту личности. Вместо бесконечного круговорота вещества в природе, который трактовался в язычестве и как нечто естественное, христианство выдвинуло понятие личности как акта, единственного и неповторимого во всей вечности. И если такая личность нарушала свою собственную природу, она уже не могла находить утешение в бесконечном круговороте вещества, но требовала своего обязательного спасения, то есть окончательного освобождения от пут этого круговорота, который переживался ею как недопустимое, незаконное грехопадение. Поэтому если гностики были христианами, то подобного рода сотериология, конечно, не могла не быть для них самой насущной потребностью. Насколько бы ни были сложны греховные пути личности в учении гностических персоналистов, все-таки необходимое и окончательное спасение от греха всегда, оставалось самой насущной проблемой. При этом спасение происходит в условиях гибели всей материи. Что у гностиков спасаются только пневматические умозрители. Человеческая душа спасается не путем приобщения к богочеловечеству Христа, но в результате одних лишь умозрительных усилий ее, это мы тоже знаем. Такова гностическая сотериология.[28] Каждая гностическая категория, может быть, только в самом начале является именно категорией. На самом же деле везде тут перед нами не категории, но живые личности. Другими словами, здесь везде перед нами – самая настоящая мифология, а не абстрактная метафизика. Каждый миф здесь символичен или аллегоричен, и потому исключать здесь всякую понятийность было бы грубой исторической ошибкой. Понятийность здесь – только момент мифа, только один из его многочисленных моментов. Конкретная же роль везде принадлежит здесь только мифам. Поэтому мы не станем впадать в ошибку многих исследователей, рассматривающих гностицизм как особого рода метафизику. Скорее это – сплошная мифология.[29] После всего вышесказанного подвести общий итог гностической специфики нетрудно. Именно, гностицизм есть оккультный, пневматический, космологически и человечески ограниченный персонализм, причем натуралистический, весьма напряженно ставящий сотериологические цели с помощью мифологически сконструированной системы понятийных категорий.
Иерей Максим Мищенко
Редакция интернет-портала «Миссия сегодня»
[1] Гарнак А. «История догматов». «Раннее христианство». Сборник монографий в 2-х томах. Том 2-й. Издательство «Фолио», М., 2001. Стр. 142 – 143. [2] Гарнак А. «История догматов». «Раннее христианство». Сборник монографий в 2-х томах. Том 2-й. Издательство «Фолио», М., 2001. Стр. 143 – 144. [3] Гарнак А. «История догматов». «Раннее христианство». Сборник монографий в 2-х томах. Том 2-й. Издательство «Фолио», М., 2001. Стр. 147 – 149. [4] Гарнак А. «История догматов». «Раннее христианство». Сборник монографий в 2-х томах. Том 2-й. Издательство «Фолио», М., 2001. Стр. 149 – 150. Богословскую классификацию А. Гарнака повторяет Сагарда Н. «Лекции по патрологии 1 – 4 века». Издательский совет Русской Православной Церкви, 2004. Стр. 366 – 367. [5] Демифологизация Бультмана, при самых лучших намерениях, лишала христианство его подлинной основы, которая есть Христос, явленный в истории и в духе. Не оправдалось и мнение Бультмана относительно гностического происхождения «мифа о Спасителе». Свою гипотезу он основывал на взглядах В. Вреде и найденных в 20-е годы гностических писаниях мандеев. Дальнейшие исследования показали, что так называемый «гностический миф» хронологически не предшествовал христианству, а, наоборот, питался от него. Мень А., протоиерей. «Словарь по библиологии». Издательство «Фонд имени Александра Меня». М., 2002. Том 1-й. Стр. 169. [6] Бультман Р. «Раннее христианство». «Избранное: вера и понимание». Издательство «РОССПЭН», М., 2004. Стр. 608. [7] Бультман Р. «Раннее христианство». «Избранное: вера и понимание». Издательство «РОССПЭН», М., 2004. Стр. 608. [8] Йонас Г. «Гностицизм». Перевод с английского языка К. Щукина. Издательство «Лань», С.-П., 1998. [9] 1 Кор. 2:14; 15644; Иак. 3:15; Иуд. 19. «Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета / в русском переводе с приложениями». Издательство «Жизнь с Богом», Брюссель, 1983. [10] Бультман Р. «Раннее христианство». «Избранное: вера и понимание». Издательство «РОССПЭН», М., 2004. Стр. 610. [11] Йонас Г. «Гностицизм». Перевод с английского языка К. Щукина. Издательство «Лань», С.-П., 1998. [12] Йонас Г. «Гностицизм». Перевод с английского языка К. Щукина. Издательство «Лань», С.-П., 1998. [13] Йонас Г. «Гностицизм». Перевод с английского языка К. Щукина. Издательство «Лань», С.-П., 1998. [14] Бультман Р. «Раннее христианство». «Избранное: вера и понимание». Издательство «РОССПЭН», М., 2004. Стр. 611. [15] «О народы, рожденные из земли, погрязшие в пьянстве, сне и незнании бога, отрезвитесь, встряхнитесь от вашего беспутства и чувственного оцепенения, пробудитесь от вашего отупения!, – призывает Пастырь мужей. – Почему, о люди, рожденные из земли, вы предаете себя смерти, когда вам позволено обрести бессмертие? Раскайтесь, вернитесь к себе самим, вы, блуждающие, чахнущие в невежестве; отдалитесь от света сумрачного, приобщитесь к бессмертию, раз и навсегда отвергая порок». «Куда бежите вы, пьяные люди? Вы выпили до дна из чаши неразбавленного вина невежества… Отрезвитесь, откройте очи вашего сердца, если не все вы, то по крайней мере те, кто может… Найдите поводыря, который привел бы вас к вратам Знания, где сверкает яркий Свет, чистый от тьмы, где никто не опьяняется, где все трезвы и обращают очи сердца к Тому, Кто желает быть созерцаем, неповторный, невыразимый, невидимый для глаз, но видимый для ума и сердца» (Соrр. Неrm. I, 27f., 7, 1 – 3; русск. пер. «Гермес Трисмегист», Киев, «Ирис» – Москва, «Алетейя», 1998, пер. К. Богуцкого). [16] Соrр. Неrm. 13, 3; русск. пер. «Гермес Трисмегист», Киев, «Ирис» – Москва, «Алетейя», 1998, пер. К. Богуцкого. [18] Бультман Р. «Раннее христианство». «Избранное: вера и понимание». Издательство «РОССПЭН», М., 2004. Стр. 612 – 613. [19] Юлихер А. «Религия Иисуса и начала христианства до Никейского Собора». «Раннее христианство». Сборник монографий в 2-х томах. Том 1-й. Издательство «Фолио», М., 2001. Стр. 264 – 265. [20] Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. Стр. 312 – 313. [21] Поснов М. «Гностицизм 2 века и победа христианской Церкви над ним». Киев, 1917. Фототипическое издание. Издательство «Жизнь с Богом», Брюссель, 1991. Стр. LIV – LV. Достаточно интересную критику этого взгляда можно найти в: Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. [22] Мень А., протоиерей. «Словарь по библиологии». Издательство «Фонд имени Александра Меня». М., 2002. Том 1-й. Стр. 269 – 270. [23] См.: Йонас Г. «Гностицизм». Перевод с английского языка К. Щукина. Издательство «Лань», С.-П., 1998.Стр. 5 – 7. [24] «Мандеи: история, литература, религия». Сборник статей. Издательство «Летний сад». С.-П., 2002. Стр. 14-16. [25] Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. Стр. 314 – 316. [26] Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. Стр. 316 – 318. [27] Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. Стр. 320 – 321. [28] Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. Стр. 321 – 322. [29] Лосев А. Ф. «История античной эстетики». «Итоги тысячелетнего развития». Книга I. Издательство «АСТ-Фолио», М., 2000. Стр. 322 – 323.